Как Ратез и предполагал, она призала его во сне, так она была сильнее, так она чувствовала себя всемогущей.
- Госпожа, - опустился перед Ксеноей на колено Ратез. –Чем могу служить тебе, Госпожа.
- Ты знаешь чем, - она подняла его голову за подбородок. Наемник смотрел в неживые холодные изумрудные глаза, бледное красивое, словно выточенное из белого мрамора, обрамленное рыжими локонами, холодное прикосновение руки было как прикосновение ко льду. Правда, если в льдинке была память живой воды, то в этом холоде не было даже следа жизни. Неужели так можно? Добровольно. Он увидел снисходительную улыбку.
- Ты ведь пришел и не боишься, предатель, не боишься смерти и пыток, которых заслужил, - он смотрел на нее, но видел иное. Нерешительность, перекрестившая совсем юное лицо, розовый румянец на щеках, страстная улыбка еще дрожит на ее губах, но из-под ресниц струятся слезы, трогательная, как невеста, живая.
Темный силуэт женщины, закутанной в одеяло из шкурок, прижался к висевшему перед альковом зеркалу, рассеченному надвое неровной, словно след молнии в небе трещиной. По левую половину от трещины зеркало будто заволакивало легкое облачко. Предметы в нем расплывались и виднелись, как сквозь слезы. Зато правая давала такое явное отражение, словно с обратной стороны его светило солнце. А в глубине зеркала, будто бы в раскрытом окне, виднелось сумрачное море, вспененная полоса прибоя и фигура склонившегося над морским песком светловолосого мужа, чертившего палочкой на земле символы в строгой последовательности прежде, чем очередная волна не смывала их. И что-то неосязаемое менялось в мире и только горько, нет-нет, да всхлипывала женщина. Ветер рвет светло-зеленую одежду и треплет непослушные коричнево-рыжие волосы чародея, выгоревшие на солнце, вот он оглянулся на мгновение, когда ветер донес до него очередной стон мающейся души. В зеленовато-карих глазах отразилась усталость совместно с сожалением, и он вернулся к своей работе. Лунный свет, прорезавшийся сквозь тучи, упал на его лицо, и Ратез узнал Дамиана Истинного. Еще мгновение, и свет исчез в волнах, а палочка завершила последний символ. Соленая вода поглотила символ, и женщина перестала плакать. Навсегда.
Дамиан подошел к бездыханной женщине и ласково коснулся густых волос. Он протянул руку и столкнул зеркало на пол. Едва хрупкое стекло брызнуло осколками, последние медленно истаяли в воздухе, истаяло и исчезло прекрасное тело, став полупрозрачным, нестойким. Чародей произнес вслух двадцать пять слов, составивших Слово, наемник расслышал и запомнил каждое из них, и Ксеноя очнулась. Белизна прекрасного лица, открывшегося ему, была ослепительна, но тем страшнее казалось ледяное пламя зеленых глаз.
Ксеноя растерялась, увидев в светло-карих глазах отражение себя и Дамиана.
- Как ты…
- Мы связаны, Госпожа, ты знаешь.
- Сильнее, чем мне хотелось бы…все-таки ты опасен, Аггей.
- Не гони меня, умоляю. Хочешь, мучай, убей, наконец, но не гони.
- Впервые вижу человека, который умоляет о вечном рабстве.
- А разве не этого, вы с Владыкой хотели от меня? – без обиняков вопросил у Ксенои Ратез.
- Хотели, но ты вырвался. Если ты так хотел служить, то почему?
- Я понял только после обряда, - искренне соврал наемник. Ксеноя смотрела ему в глаза долго, с пристрастием. Он выдержал ее взгляд. Его разум был чист от всех мыслей, кроме служения, она ворвалась в его мысли бесцеремонно и жестоко, сознательно причиняя неудобство и боль.
- То есть ты согласен на клятвенную печать?
- На что угодно. Я пришел или умереть, пусть мучительно и медленно, или служить верно.
- Глупый человек, ты не знаешь, о чем говоришь, Аггей.
- Почему ты называешь меня Аггеем, я уже почти забыл это имя.
- Потому что это твое истинное имя. Твоя мать прекрасно знала, что ты аватара, а у гаэтцев принято давать аватарам имена-прозвища божества.
Увидев искреннее изумление в глазах наемника, Ксеноя рассмеялась.
- О да ты не знаешь, клянусь проклятыми богами, ты не знаешь, твоя алия не сказала тебе. Ха-ха, бедный, бедный Ратез, беспрекословный исполнитель чужой воли, недостойный знать правду, приходи завтра, в ночь, в известный тебе дом, я дам тебе и ответ и приоткрою еще немного правды. Ступай.
Наемник очнулся и почти сразу забылся, но на этот раз уже без снов.
Наутро он был мрачнее тучи. Ни еда, ни выпивка не лезли в горло. Неприятно быть пешкой, неприятно быть пешкой вдвойне, когда тебе недоговаривают свои.
- Пора действовать, - хмуро заметил он. – Сегодня в ночь.

Паладина немного сбивал с толку ещё и тот факт, что последние дни прошли в каком-то безумном месте под название "Обитель", где он потихоньку приглядывался к безумному колдуну. В том, что колдун безумен, Вортекс уже не сомневался. Судя по всему, никакое живое существо, отринувшее божьи законы и прожившее намного больше чем ему отпущено, просто не может оставаться в здравом рассудке.
Но при этом Нар был намного могущественнее любого лича, который когда-либо попадался паладину, что не могло не огорчать. Сражаться с ним было сущим безумием, и оставалось только надеяться, что колдун в скором времени угробит себя сам - связавшись с какой-то непосильной задачей.

На улице было холодно, пусто и холодно. Именно так. Похоже, Морту здешняя погода тоже не особо нравилась, а вот оборотню холод был не настолько неприятен.

Одна из собак беспокойно заскулила, прижала уши и повернула голову в сторону проулка, двое солдат в коричнево-бордовых имперских цветах вывернули из-за угла, мрачно глянули на всю компанию и тот, что повыше и постарше спокойно предупредил.
- Лезете не в свое дело.

Паладин не любил солдат. Сам был солдатом, но солдат не любил. Ибо насмотрелся за свою жизнь на всяких, кому это звание даёт право заниматься любым произволом, и слишком уж чувство безнаказанности - "ибо мы армия" - превращает людей в тупое зверьё.
Поэтому, хотя и не хотелось устраивать драку, тем более неизвестно, сколько тут подобных красавцев, да и последствия неизвестно какими могут быть... но так уж захотелось поставить хоть кого-то из этих зарвавшихся солдафонов на место...